Михалькова Софья Михайловна (псевдоним Софья РЭМ) родилась в г. Иваново 07.02.1992, закончила Ивановский государственный университет в 2014 (специальность “журналистика”). Художник, автор нескольких персональных выставок. Поэт, член Союза писателей ХХI века. В настоящий момент учится в аспирантуре при ИвГУ, работает администратором сайта ИвГУ.
О ТРАВА (из цикла)
I
Подняв земную кожу на дыбы,
Взлетают травы, заливая тропы
Изящной кровью недр, и, как гробы,
Тяжёлые, ступают там, где стопы
Пока что не ступали. Веселится
Расхожий стебель где-то впереди.
Я весь умру. Изогнутая птица,
Что вырвется из каменной груди,
Сгорит в аду, в котле, в шипящем масле,
Рассыплется на атомы, а те…
Те противоположности везде
Найдут – аннигилируют, погаснут,
Как и глаза, как род людской, как книги,
Которые лет двести – драгоценность,
Потом лишь артефакты. Дальше – бренность,
Скучнейшее язычество, вериги
На шее атомарного пространства.
Куда оно посмотрит? Там дыра,
А ты, кого любил ещё вчера,
Умрёшь, не дожидаясь постоянства,
За годы до меня. И лишь трава,
Безбожно пожирая рим за римом,
Всё так же, славя Бога, правит миром,
И лишь она в бессмертии жива.
II
…Набеги снега вкрай от вертикали
За шиворот ворот мне затекали.
Пел сыч, порхал вробей и галки лгали,
Шакал лакал из лужи. Попугаи
Твердили строки гимна невозбранно,
И всё это растаяло. Как странно…
Страны почти лихая отстранённость,
Осатанелость – бывшая влюблённость,
Глухая леность всех. Вселенной лонность,
Чужих шагов негнущаяся конность.
Мадонность неба пред вратами ГУМа
И святость мига после наобума.
Из-под пальто растаявшие книги
Стекают в море от Каира к Риге,
Несут к тебе завёрнутые в миги
Не тонущих – стотонных слов вериги:
Почти прочти, пусть снова от вздыханья
Застынет мир, как вечное посланье.
IV
Теперь ты скроешься куда,
Мятежный дух тоски и мрака?
Какая страшная беда,
Какая милая собака
Придёт и ляжет у пруда.
К чему так грустен блеск его?
К чему собаке так он нужен?
К чему тебе любовь всего,
Что ты сегодня ешь на ужин?
К дождю? К деньгам? Сё всё – вода.
Всегда, коль плавать нет уменья,
Когда ты в дождь и у пруда,
Терзает жажда наводненья…
Словарь, собака – здесь и в нём.
Везде она! Я перестану!
Но как же я, скажи, пристану
Пред алтарём со словарём?
Как в прошлый раз – как банный лист.
Деревьев банных жду, как знака,
В ушах звенит эпохи свист,
И на него идёт собака.
Промчится всё – беда, удача,
Но всё останется – вода.
Как многочислен след собачий
У одинокого пруда.
V
Чело пчелы полно печали, друг
Гораций, знаешь, что ещё не снилось
Всем мудрецам, похожим на утюг,
Полёт на юг прервавший? Наутилус
В полночном море, тот лежит на дне,
Но по воде не плавают оне.
Во тьме, пронзённый жалом пустоты,
Загустевая призраком соцветий…
Но запустенье пусто. У столетий
Одежды загорелись, как мосты,
И жалок статус статуи подводной,
С того момента больше не свободной…
А ты? То, что не снилось – только ты.
Иное снилось всё! Представь масштабы:
Отрезанные головы, арабы,
Смерч над пустыней, родина, цветы,
Нелепое моё перечисленье…
Оставь нам, жизнь, мгновенье заблужденья,
Пусть никогда, в воде и на земле,
Ни мудрецу, ни страусу, ни рыбе,
Летящей в пасть на дне лежащей глыбе,
Ты больше не приснишься. Только мне.
VI
Поджигали Вавилон – нёсся запах макарон.
Лошадиной головою в такт потряхивал Бирон.
Про запас спасал добро – звёзды сыпались в мешок,
Неба потрошил нутро от печёнок до кишок,
Но у неба – два нутра. Там, где света полведра,
Чёрных дыр намного больше – не ведро, а целых два.
Слышишь, ты, проверь карман – сколько спичек, сколько дыр?
Спичка схватит пару стран, а дыра вкушает мир.
Руку выдернул, молчишь. Чингисхан схватил платок,
Голова Бирона, тычась в руку, просит сахарок.
Чингисхан схватил платок – носовой, едва живой.
Если есть у мира срок – этот срок не за разбой,
Этот срок не за поджог, не за золото и трон.
Этот срок – за Вавилон и за запах макарон.
Где-то данным Чингисханом сахарком хрустит Бирон…
VIII
Теннисные тени летели в такт.
Я сказал растению: будет так.
Так и было – в такте не стало мест,
Ангелы по тракту на переезд
В горбившемся тракторе через год,
Через перевалы и корогод,
Через ил вышагивал Гавриил,
Водоросли вздрагивал, говорил:
Ты заполонила собою такт,
Оборвал мне перья железный тракт,
Обоврал меня отставной моряк,
Что сказал растению: будет всяк.
Так и будет, водоросль, так и есть,
Посмотри, ведь я пред тобой не весь,
Теннисное солнце ракетой сбить,
Теннисные тени под глаз врастить,
Теннисные крылья тесны теперь.
Я теперь без них, а глазам не верь.
Два огромных уха, или паруса,
Эхо, продлевавшее полчаса –
Покачнулось, сдвинуло, унесло…
А растенье плакало и росло.
IX
Прогуливаясь в поле, я сорвал
Травинку, будто совершил измену,
Как будто знал – и всё-таки соврал.
Но все поля принадлежат Гогену.
И Марсово, где пусто и луна
(Китая нет, кругом одна стена!),
И ветер в поле под Бородином,
Что носит шляпу белую. Оно
Лежит в тумане, полное лошадок
И ёжиков безухих. Ухих стен.
Туман так прян, а монумент так падок!
Китая нет! Не ждите перемен.
Туман так прёт на кукурузном поле,
Как будто сам почётен и почат,
И почести, догнавшие героя,
Почище крика полностью звучат.
Поля Гогена! Полость у помоста,
Как полночь, иглы к небу и свети!
Проблему поля не решить так просто,
Но вполовину можно перейти…
Что не стена – то поле, ну а если
Не поле, то не сто пудов стена,
А тяжелее, чем…луна, воскресни,
Взлети над полем, освети туман!
Китай пошевелится на экране
Обратной стороны… Гляди, гляди:
Проживший жизнь Гоген стоит в тумане,
А поле всё не может перейти.
XI
Шёл по покосу, косно и ясно
Росы дымились, падали липы
Старой аллеи в бледные руки.
Дробные стуки
В сумерках длились,
Было ужасно.
Вы бы могли бы?
Шёпот фонарный,
Ропот фонарный,
Рокот фонарный.
Там, под усадьбой,
Там, там, в усадьбе,
Там, над усадьбой!
Тихая свадьба,
Трели ударных,
Мне бы летать бы.
Мелей базарных,
Дней лучезарных
Гулкая свадьба –
Мне бы летать бы!
Шёл мимо дома,
Шёл мимо леса.
Так бы не мимо,
Если б лететь бы.
Чем-то знакомо
Кончилась пьеса.
Я нашёл зимы.
Куда бы деть бы.
XII
«Я не хотел вернуться на Итаку».
Я не могу советовать: плыви.
Ужаль пчелу, и укуси собаку,
И дочь в честь парохода назови,
Но не скучай по дому и по сыну
И не сноси заморских гаражей
Потоком слёз. Сначала я остыну,
Потом умру на родине твоей.
У ней на стенах – бронзовые солнца,
На небесах – реальности дождей,
И Рафаэль с ухмылкой чудотворца,
И «Рафаэлло» вместо тысячи чертей –
Взаимно пожираются друг другом.
Ты – не хотел? Не ты ли был тобой?
Не ты. Мы, обесформенные кругом,
Твою страну проводим на убой.
Нет, ты хотел! Ты был не откровенен!
Как маков цвет проросшего «хоти»!
И дочь твоя по имени В. Ленин
Всех Телемаков встретит на пути.
Пусть будет синей кровь, а красным – море,
А на Итаке запретят курить…
Их дети будут петь в церковном хоре
И красный галстук с гордостью носить.
XIV
Сверхпроводник в сверхцарство сверхтеней,
Как часто ты не думаешь о ней?
Подобна голове гепарда тень
Твоя, и так же, как гепард, быстра –
Пусть рысь твоя проворна и востра,
От тени ты не денешься, и в день,
Когда ты не подумаешь – о, вдень
Верблюда в уши каменной иглы,
Дай ей послушать! Правила игры
Серьёзней жизни, больше, чем ничто.
Как часто ты не думаешь? Про что?
Как будто ты не знаешь, что о ней,
Как будто то – не лужи из теней
У ног твоих, у глаз и у ушей
Иглы, куда верблюда ты взашей
Угнал. Уже его на том конце
Цыгане спёрли в мыслях о тельце…
Твои – о чём? Цыгане? Мысли. О,
О поединке. В скорости свело
Двенадцать ног: гепард, верблюд и рысь.
Я тку ковёр из них, прошу: не ткись.
Моя игла, у ней во всех ушах
Всё дельты вен, всё стон и вечный ах.
Сверхпроводник материи любой,
Как сделаться пропущенным тобой?
Материя – я миновал её,
Но тень моя смеётся и смеёт,
И я, верблюд, плюющий наугад
Сквозь дырку в небе. Сквозь неё гепард
И рысь, подобно тысяче гиен,
Смеют меня, и воздух раскален,
И до колен пробрался океан,
И я бреду, как сонный караван,
Ведя себя довольно плохо, но
Туда, куда и всё устремлено.
Имеют уши иглы. Слух сильней,
Чем просто связь объектов и теней.
XV
Себя, пожалуй, лет пяти
Она впервые помнить стала.
Глаза, просящие уйти,
Смотрели из большого зала.
А удлинившись, словно тень,
Едва скользнув из-под надзора,
Она стояла каждый день
Украдкой в стороне от взора.
Горели свечи, хор пылал,
Залихорадилось недужно:
Она любила этот зал
Так, как любить его не нужно.
Тогда бояться и бежать,
И больше никогда. Ни слова,
Но снова видеть те глаза
На роже сотого – любого.
Она встаёт на табурет
Обводит полки мутным взглядом –
И вдруг увиденный портрет,
И падает верёвка рядом.
С иконы смотрит Гавриил,
Блистая светлыми крылами.
Господь за что-то нас любил,
А мы качали головами.
(6 голосов, средний бал: 4,33 из 5)
Загрузка…