Я драматург и порой театральный критик, живу в Санкт-Петербурге, закончила Санкт-Петербургскую театральную академию. До этого у меня был долгий и порою глупый в искусство (а географически – путь на север). Родилась в Ростове-на-Дону, жила в Москве, занималась журналистикой… Сейчас мне 31, пьесы идут в восьми городах России, во Вроцлаве (Польша) и Марселе (Франция). Я интересуюсь драматургией жизни и возможностями языка.
I’m a playwright and a specialist in drama study sometimes. I graduated from the St. Petersburg State Theatre Arts Academy, a Masters of Dramatic art. I had a long and sometimes chaotic road to art (and this was the way to the north, because I was born in Rostov – on-Don, lived in Moscow, and now I’m in St. Petersburg…). I’m 31, my places staged in 8 cities of Russia and also in Wroclaw (Poland) and Marcelle (France). I’m found of life dramaturgy and capabilities of language.
Произведение “Мама”
Отрывок
Был февраль. Второй курс. Февраль. Неожиданно выпал снег. То есть утром было что-то такое больше десяти градусов, трава пробивается, а потом похолодание, но всё равно плюс; и сильный снегопад. То есть такие хлопья в лицо. У меня произошла неприятность. Вина. Очень херово. И ремонтировали дорогу. И маршрутка, на которой я возвращалась домой, поехала к своей конечной остановке совершенно иначе. Не через мой дом. А там у нас недалеко рельсы железнодорожные, и вот она через переезд и. А уже темно. И я понимаю, что мне лучше всего сейчас прямо выйти, и по этой стороне, а потом через рельсы, и, в общей сложности, минут двадцать пять пройти.
И я выхожу.
А там такая обочина, темно, снег в лицо, люди не особенно ходят, и я иду в кедиках, как-то ужасно мокро, холодно, хлопья эти, и мне дико грустно, и я как бы вижу себя со стороны и. До смешного жалкое зрелище.
И тормозит машина.
И такой молодой человек, молодой мужчина говорит: «Вас, может, подвести?»
И я так жалко себя чувствовала, что мне даже в голову не пришло, что он мог что-то плохое. Тем более, мне всегда с людьми везло. Просто человек помогает человеку. Это в той ситуации было абсолютно естественно.
И я сажусь к нему в машину.
И он спрашивает, мне куда, и говорит, что через следующий переезд удобней.
И он везёт меня в ботанический сад.
Это я понимаю, когда уже всё, поздно.
Потому что не видно было ничего: темно, снег, пейзаж однообразный: блочные дома, где этот там переезд, в общем, поздно.
И ботанический сад.
И он, как лес, неокультуренный.
И я понимаю, что всё.
И у него так тон тоже резко меняется, становится очень грубым, и я слышу по голосу, что ему тоже страшно. Очень страшно. Что он тоже понял, что всё.
И от этого просто паника.
Потому что я чувствую, что он ещё не решил, что делать, и будет как-то по обстоятельствам. То есть изнасилует – это понятно. А потом? Может, убить придётся.
Мне недавно исполнилось восемнадцать, я ещё девственница.
Уже, конечно, поздновато, но я в это время любила Веронику, а до этого – Владимира Борисовича, и были всякие предрассудки по поводу того, что. Ну, понятно. Надо по любви.
И вот я еду, я понимаю, что всё, это такая грунтовая дорога в ботаническом саду, кругом деревья, никого, я прикидываю, не попытаться ли мне выпрыгнуть сейчас на ходу, я понимаю, что это бесполезно, что в лучшем случае, даже если мне удастся убежать, что вряд ли, через деревья, через деревья, спрятаться; а потом выбираться, сад очень большой, а там в окрестностях даже транспорт не ходит, это уже глушь, и денег, чтобы какое-то там такси, естественно, нет, и неизвестно, что ещё со мной там вообще случится, в этом районе, сколько я буду добираться, а у меня тогда ещё не было мобильника, бабушки будут страшно психовать – сначала одна, потом позвонит другой –
такого не случалось,
чтобы я
не приходила
без предупреждения;
он говорит,
что въебёт мне по лицу,
если я
буду кричать –
так и говорит,
и я понимаю,
что лучшее для меня –
то есть то,
чего мне надо добиться – это чтобы он меня поскорее трахнул,
но не убил,
и даже не оставил здесь, а как-нибудь сделать, чтобы он меня ещё после этого отвёз домой.
И чтобы никаких следов
На видных местах
не было.
И тут я перестаю врать, что мой папа работает в ФСБ и его найдёт, и что я запомнила номер машины, и всё такое, а начинаю вести себя очень смирно. Потому что я реально начинаю думать сейчас не о себе и о своей замечательной девственности, а о бабушках.
И у меня мысли и зрение всё реально становятся многоканальным. Как у какого-то спец.агента, которому надо успешно провести операцию. Я начинаю играть. Я начинаю играть.
(Я сейчас уверена, что помимо всего этого, была ещё одна мысль. Что я знаю, за что мне это. Потому что у меня тогда, в то время, как бы был мальчик. Ну, как мальчик. Он на физфаке учился. А я тогда всем, кто хотел со мной встречаться, – а это были, в основном, друзья – я признавалась: прости, но я люблю Веронику. Я считала, что это очень удачно, потому что не ранит хотя бы мужское самолюбие. Но они после этого на время переставали со мной общаться, а он не перестал. И мы стали как бы случайно после того, как я сказала ему «нет», почти как бы встречаться. То есть ходить везде вместе; и целовались. И все думали, что мы пара. Но мы парой не были. Я с ним не спала. И я видела, что он очень мучается – не от того даже, что я с ним не сплю, а от того, что. Ну, я вся в Веронике. Но ничего не могла сделать. И в какой-то момент. Он не пошёл сдавать зимнюю сессию. Без объяснений. Без попытки оформить академ. Просто молча. Ну, и потом. Потом, соответственно, его отчислили. И он так спокойно мне в этот вечер сказал, что он затрахался мучиться, а так просто расстаться не выходит, и он сделал это специально, и весной пойдёт в армию. Всё. Прямо в тот вечер. Это для меня было ударом. Я чувствовала себя сволочью. Я говорила себе, что ничего не могла сделать. Но понимала прекрасно, что я могла. Я могла хотя бы с ним спать. Целовалась же я с ним. Он был очень хороший.
А я.
Ради кого-то. Кого полюблю. И из какого-то стыда раздеться. С ним не спала. Зачем?
И вот теперь, когда у меня многоканальное зрение спец.агента, я чётко вижу, что мне надо выполнить задание по безопасному возвращению домой, и я так же вижу с необычайной ясностью, за что мне всё это. За Арсения. И какая-то злая ирония к себе. Поделом!)
По-моему, когда он начал стягивать штаны, я на какое-то время потеряла самообладание и опять стала кричать, что я ещё девственница. Очень глупо. Тогда он по какой-то невероятной причине сказал:
«Хорошо.
Можешь сделать ртом».
Я не стала делать ртом.
Я почувствовала, что он блефует. Что хочет и того, и того.
Нет, даже не потому.
Я подумала, что это гораздо хуже.
Нет, даже не так.
Я подумала: «Ну, нет, ты меня, конечно, сейчас трахнешь, но минет я всё равно в первый раз сделаю тому, кого буду любить». Вот так. Или мне уже после стало казаться, что я так подумала(?)
Сейчас я очень люблю секс. То есть у меня его, наверно, меньше, чем хотелось бы из-за всяких табу и из-за гордости и из-за моей любви, но я очень люблю секс. И у меня нет зажимов. Я считаю, что это всё, что случилось, не отложило на меня никакого отпечатка, что это не стало травмой. Просто были в моей жизни эти полтора или два часа, в общей сложности, этого очень большого страха. Просто сколько-то минут или секунд – я не помню, я не знаю, сколько – пока он был во мне, – я орала так, что, казалось, лопнут стёкла. Или барабанные перепонки у нас обоих. Мне казалось, я могу орать так бесконечно, что у меня хватит воздуха. Я не знаю, почему я орала – мне не было так уж больно. И, конечно, никакой речи про удовольствие, это понятно. Мне уже даже не было так страшно – к тому моменту я уже чувствовала, что он меня не ударит и не убьёт.
Может быть, для того, чтобы испортить всё ему??
Я не знаю.
Я не знаю, что у некоторых людей в голове. Знаешь, что было потом? Что он спросил у меня после?
«Тебе понравилось?».
Он изнасиловал меня, и спросил: «Тебе понравилось?».
Я знала, что мне надо было делать. Мне надо было домой.
Я спокойно ответила: «Да, мне понравилось».
«Ты так сильно кричала, потому что тебе понравилось?».
«Да, я так сильно кричала, потому что мне понравилось».
Он больше не думал о том, что меня придётся убить.
«У меня никогда раньше не было девственницы».
Ну, какой же он идиот.
Он был разобран, я собрана. Я молчала. Он вёз меня домой.
Я сказала ему остановить рядом со школой. Я сказала, что учусь здесь, в 11 классе. Я никогда здесь не училась. Он спросил меня, точно ли я соврала, что мой папа фсбшник. Я ответила, что, конечно, соврала. Он сказал, что ему было со мной пиздец как хорошо. Мне захотелось холодно так ударить его по лицу и гордо выйти, оставив его униженным. Но он был унижен и так. А я была осторожна. Я знала, что я выйду сейчас, и быстро юркну в проход, куда он не проедет, и побегу по дворам, и он никогда не узнает, где мой дом и кто я. По всем законам самосохранения он не должен был меня отпускать. Я могла оглянуться и запомнить номер – я б увидела его – у школы были фонари. Во мне была его сперма. Плюс кровь. Отпечатки. Как он мог в этой ситуации отпустить меня? Он был страшно слаб. Жалок. Мямлил. Я почувствовала почему-то ясно, что если бы он узнал, где мой дом, завтра он стоял бы у подъезда с цветами. «У меня никогда раньше не было девственницы». Он не узнает. А мне поделом. Горькая издёвка. Бедный Арсений. Я была теперь женщина. Я могла теперь сделать со своим телом что захочу. Просто экспериментировать в ожидании своей большой любви. Не терпеть. Я была абсолютно свободной.
И очень сильной.
И очень взрослой.
(3 голосов, средний бал: 2,00 из 5)
Загрузка…