Я пишу с 17 лет. За это время менялись город проживания, круг общения и взгляд на мир. Оставалась неровная партитура для человека и шариковой ручки. Несколько сотен рифмованных строк.
Настало время постучать в еще одно закрытое окно.
Подборка стихотворений “Соло закрытых окон”
Горело нёбо, горело небо –
Седой дредноут.
Трубач споткнулся и на колено
Просыпал ноты.
Гирляндой звонкой сбежав из плена,
Еще несмело
Звучали черной краюхой хлеба
В тарелке белой;
К воде летели, как те монеты,
Что спят в фонтане,
И что-то пели об исполнении
Пустых желаний:
Вернуться в лето, забыть билеты
С обратной датой.
Трубач безнотный, без них бездетный,
Заплакал в такт им.
**
Кричит метель, не может перестать,
Летит, и в ней, как с чистого листа,
Восходит город, всей зимы белей,
Дорог каскадом, волнами аллей,
Укрытых снегом, бледных, неживых.
Так много в этом крике тишины,
Что, кажется, я в буре потерял
Пальто, дорогу, может быть, себя.
Открыт мой город для таких потерь,
Метель во мне, вокруг меня метель.
Через дорогу, у дверей в метро,
Она беснуется в моем пальто.
**
Дворник закинул в костёр
Пьяные прелые листья.
Будто бы лица их стёр
Кто-то уставший. И всё.
Только ноябрь за кисти
Держит их – глупые листья.
Осень идет на покой,
Иней на окнах как фатум.
Что же ноябрь ногой
Топчет упрямый огонь?
Что же он тянет обратно
Дни, что упали когда-то?
Словно почуяв беду,
Листья прилипли к подошве,
Тихо за мною бредут.
Больно жить верой в мечту,
Если она безнадежна.
“На день, на час бы подольше…”
Добрый мой, не торопись,
Дай им самим раствориться.
Гасла неловкая жизнь,
Тлела, пытаясь прогрызть
Время, что в дыме зависло.
И, перешедший на рысь,
Год пролетал словно листья.
Глупые пьяные листья
Падали, падали вниз.
**
В городе пахло прокисшим арбузом,
Стучало трамвайным обозом,
У ребер кричало.
Рабочий играл босса-нову по-русски
На старом асфальте, и хрустом
Ему отвечал он.
В причалы метро били волны из пыли,
Строительной пеной кружили,
Ложились послушно.
И к этому морю Колумбы спешили,
Сливаясь каскадом фамилий
В кофейную гущу.
Я плыл среди них, неумело, беззубо,
Я видел как тает Везувий,
Хлебнув дождевые.
Найди мое имя в числе утонувших,
В числе не доплывших до суши
Найди мое имя.
Скажи всем, что ливень стер пыльное море,
И люди в верандах-подолах
Терялись из виду.
А город пах вишней и скошенным полем.
Трамвай уплывал невесомо,
У ребер затихнув.
**
Немое сердце и колбасный сыр –
Мой натюрморт движения над бездной.
Взмывали вверх и зажигались сны,
Прижавшись к облакам пустым,
Как спички к потолку подъезда.
На белом черные. Завернутый в пальто,
Я ездил от конечной до конечной;
И дома ждали соль, горчица и лимон –
Мой натюрморт движения на дно
Усталости по линии предплечья.
Раскрошится рассвет как бежевый мелок,
Роса размажет натюрморт под утро.
Я не держу, а лишь держусь за горизонт,
Как спичка мертвая за белый потолок,
К немому сердцу прикипевшая как-будто.
**
Я хотел бы себя промолчать в разговоре с тобой:
Нет вещей о которых бы мы не молчали.
Промолчи мне печали свои, их случайный,
Беспорядочный строй
Все на свете прекрасно, что держит собой тишину:
Побережье морское, и лес, и Уральские горы.
Промолчи свое горе, как-будто вы с ним не знакомы.
Я его удержу.
Ведь нет слова честнее невольно упавшей слезы,
Чувства скорой грозы и двух рук перекрестья.
Полуночные кухни как звезды; у этих созвездий
Онемевший язык.
Я не верю кричащей браваде любви напоказ,
Бесконечной улыбке нелепого панибратства,
Только в искренность верю немого рассказа
Глубины твоих глаз.
**
Ни денег нет, ни сигарет,
Ни наступления весны,
А значит, нечего совсем
С меня на улице спросить.
Несет меня волна людей,
Нелепый рваный штрих-пунктир,
Как-будто наша цель в воде
Маяк маршрутного такси.
Затушит отсыревший март
Иллюминацию гирлянд
И глупых разговоров нить;
И волшебство начнет линять
На погружённых вглубь себя
Бойцов на штурме Атлантид.
**
Солнце закашляло и упало со странным
Звуком.
Тремор автобусного сустава,
Руки
Первого снега на куртке.
Опустошен, будто взял все чувства на
Вырост.
Ветка метро, внезапно хрустнув,
Раскрылась,
Скинула листья в сырость.
Вспыхнула урна, как олимпиадный
Факел.
Пятнышки снега, прохожих; пятна
Собаки,
Пятна вокруг как флаги.
Я покрыт ими весь, как в конфетти на
Праздник.
Пятна летят и крушат плотину
Краской,
И заливают дыру этой черной пасти
Желтым, рыжим и красным.
**
Маятник покачнулся влево и выбил стул,
Горизонт накренился, меняя вид из окна.
Ветер крепчает, похоже, пытаясь сдуть
Пыль с моих плеч в Адмиралтейский канал.
Люди полощут рот, люди снова бросают курить
И не трогают после шумной попойки стакан.
Я, безусловно, тоже совру себе, и внутри
Провернется, как штопор, покойник, почуяв обман.
По ночам он глядит на меня, и он так на меня похож,
Но ввалилось его лицо, и он рано начал седеть.
Я бегу от него туда, где самовлюбленный дождь
Высекает из пятиэтажек памятник самому себе.
Я бежал бы всегда вперед, покуда горят глаза,
Но, на деле, я статуя страхам своим пустым.
Маятник покачнулся влево и вернулся назад,
Чтобы снова, на время, во мне застыть.
**
Птица счастья не может взлететь до звезд
И не режет крылом поднебесный купол.
Я в себе эту птицу так долго нес,
Что собою, как клеткой, ее укутал.
Не похожа на феникса, на птицу рух;
Птица счастья – обычный уличный голубь.
На балконе кормлю его хлебом из рук,
Утоляя наш общий пугающий голод.
И растет дыра, и в бездонный клюв
Я сложил себя в своих планах голых.
И готовый на взлет, я, рукой взмахнув,
Покидаю на нем свой уснувший город.
И мой голубь растет, расправляет крыло,
Заполняет меня и врастает в кожу.
Я боюсь одного: что однажды в окно
Он захочет взлететь;
Но взлететь не сможет.
**
Найти черту, руками проведя:
“Шато Бордо”, разлитое в Тольятти,
И тьма в растянутом халате
Накроют замок из одеял.
Неровно спать, не видеть сны,
Искать на небе след от фейерверка.
Мой замок крепок и вино так терпко,
Что хватит продержаться до весны.
Твой дом как старый василиск
С двумя зрачками непотухших спален,
И глядя в них, я превращаюсь в камень,
Сливаясь с фоном городских кулис.
Я опираюсь на бедро кормы,
И все, что дальше – только дело случая..
Ты только посмотри, как неразлучны
Ушедшие в туман, смешные “мы”.
**
Обычное дело: плечи и локти стесав
Об узкие грани широкого сердца,
Решила, что тесно, как может быть тесно
В домах, вписавших тебя в свой устав,
В свои рамки, легенды и стены.
Нелепую честность, летящие хлопья пыли,
Время выпустить, забив ими каждую щель.
Обычное дело, обычный порядок вещей:
Навсегда вырастать из людей,
Что были когда-то родными.
**
Сломался сосед по лестничной клетке и задымил,
Его мыслями пахнут лестница и пролет.
Он на лестничной клетке совершенно один
Против всех своих демонов и невзгод.
А невзгоды копятся в банке из-под сардин,
Что за шею подвешена между двух этажей.
Я ни разу не видел его вышедшим в магазин,
Словно на улицу выйти – как принять поражение.
Словно спрятаться можно в сети дымовых завес
От растущих внутри белых пятен и черных дыр.
И, порою, кажется – он так внутрь себя залез,
Что не хватит средств его выкурить из норы.
Так предательски прячется в небе луна-поводырь;
Рассмеется в кулак бутылка минеральной воды,
Пересеку дворы, и глаза мне застелет мир,
Где сосед вдыхает беды и
выдувает дым.
**
Стон вылетает и тянет за жилы,
Ночь замирает в режиме
Сомнамбулы;
Сонно моргают
В тепле
Пассажиры
На дребезжащей
Автобусной палубе.
Так прорастают
В теплицах растения,
В кадки цветочные
Тени отбрасывая.
Брасс средь проточных
Улиц весенних,
Гул пересадочных станций.
В окнах ищу отражение времени,
Каждой клеточкой тела клацая:
Так Грация
Тела
Ищет движения,
А я ищу повод остаться.