Родилась на Памире. Преподавала русский язык в Институте искусств в Душанбе, в Таджикистане, доцент, защищалась в АН СССР( Москва) по иранистике, по бесписьменным языкам ПамираПараллельно занималась творчеством- сценарист, редактор фильмов, писала стихи, прозу, статьи в журналы,газеты. Снималась в кино.
Мистическая драма “Старик и горы”
отрывок
« А ведь у нас были и счастливые мгновения! Ты помнишь, родная!? – продолжил старик свое письмо,- Помнишь эту мелодию?! Помнишь нашу мелодию?»- и стал что- то напевать.
Ты безучастно посмотрел на хозяина и, уже отвернувшись мордой к двери, продолжил свой прерванный полудрем.
Старик встал, достал из-за пианино маленький чемоданчик – старинный патефон, бережно поставил его на широкий подоконник, завел, опустил иглу на виниловую пластинку, и полилась музыка. Радость, слезы и грусть одновременно захлестнули его и навеяли воспоминания прошлых лет.
« Ты узнала?! Конечно же, узнала! Ну, конечно же, это он – наш любимый вальс из «Доктора Живаго»! Ты помнишь ту нашу первую встречу, наше первое знакомство? Сколько же лет прошло?! Страшно подумать! В переполненном зале мы: я с другом, а ты со своей кузиной – рядом сидим, смотрим этот нашумевший тогда фильм. Три часа кряду весь зал вместе с Омаром Шерифом и Джули Кристи переживает романтическую драму Юрия и Лары, а я в темноте незаметно слежу за тобой. Тонкая зеленая в цветочек ткань твоего шелкового платья предательски лоснится на груди при каждом ударе твоего сердца. Яркие вспышки экрана отражаются в твоих больших, переполненных слезами, цвета твоего платья зеленых глазах. Боже, как мне хотелось тогда прижаться к ним губами и успокоить тебя! Тогда, в первый раз, я так и не понял, о чем фильм. И потом мы не раз уже вместе с тобой вдвоем ходили и смотрели этот фильм. Ты, как и в первый раз, проживала вместе с героями их короткую экранную жизнь, а я все также тайком любовался тобою, но, уже прижав тебя к себе, как это было возможно, крепче, словно так мог оградить тебя от страданий и мучений, выпавших на долю Лары и Живаго. Разве мог я подумать тогда, что причиню тебе не меньше боли, поселив сюда, в горы!?»
Старик незаметно левой кистью смахнул накатившие на глаза слезы, и именно в этот миг в патефоне вдруг что-то затрещало, и иглу заело на одном аккорде неоконченной мелодии. Старик расхохотался и снял иглу с пластинки.
– И вот так было всегда, Ты! Только мы заводились, и дети начинали танцевать, как вдруг – бац, на тебе! Иглу всегда заедало именно на этом месте! И тогда я садился за пианино…
Старик подошел к пианино, аккуратно сгреб с крышки все на пол и лихо, по- юношески, продолжил мелодию любви композитора Мориса Жарра из оскароносного американского фильма. От неожиданности Ты радостно вскочил и сел в ногах у хозяина, возбужденно виляя хвостом.
Старик слегка пнул его носком левой ноги:
– Не мешай мне, Ты! Ты же видишь, дети танцуют!
И в еле пробившихся сквозь тучи лучах солнца, осветивших на мгновенье комнату, старик увидел своих детей – уже подросших крепких мальчиков и крошечную Лару,- счастливых, весело кружащих вместе с их мамой вокруг рождественской елки.
– А нашу младшенькую мы назвали Ларой. Тогда был настоящий бум – все называли своих девочек этим коротким русским именем Лара.
Старик все больше заводился и, продолжая играть на пианино, живо рассказывал Ты:
– И так было всегда. А потом мы садились за праздничный стол. Ели рождественского гуся, всякие вкусности и снова плясали, потом выходили во двор, на лужайку перед домом, и продолжали плясать там, кувыркаться в снегу. Это было так красиво! Я был так счастлив, так горд! Вот она – моя семья! Вот – мой мир! Я его сотворил!…
Вдруг он перестал играть и резко, громко захлопнул крышку пианино.
– А однажды.. Тогда Ларе не было еще и пяти лет. Мы увлеклись снежками, валялись в сугробах. И вдруг я заметил, что с нами нет Лары! Вокруг темно, только одна лампа над входной дверью, где-то внизу – еле мерцают праздничные огни города Я кинулся ее искать Но тщетно: ее нигде не было. И тогда меня пронзила страшная мысль: Лара свалилась в обрыв! Ее всегда тянуло туда. Косули часто, как только стемнеет, спускались туда на пойло или просто пощипать травку. Ты же знаешь, Ты, этот коварный обрыв – с виду не глубокий, но достаточно опасный, чтоб разбиться насмерть, куда водопадом с гор спадает талая вода весной. Я кричал на ребят, что они не укрепили плетень вокруг обрыва, обвинил их мать в неумении вести хозяйство, управлять детьми, правильно их воспитывать. Да чего только я не наговорил! я всем испортил праздник….
Лару мы потом нашли свернувшейся в клубочек, спящей под елкой, рядом с подарками, которые можно будет развернуть только утром, и, главное, первой! Но праздника уже не было, и я пошел спать, оставив их одних.
Старик наклонился и стал возвращать с пола обратно на крышку пианино все, что он сгреб несколько минут назад. Делал он это нервно, беспорядочно, но каждая вещь удивительно точно занимала свое прежнее место.
– Вот и за это я их часто ругал! Да, да, именно за это.. За то, что в доме беспорядок, все разбросано, невозможно ничего найти. Но, знаешь, Ты, с тех пор ничего не изменилось! ведь прошло столько лет, я здесь живу один, а все так же, по-прежнему, в том же беспорядке, в том сумасшедшем, мистическом беспорядке, когда каждая вещь странным образом обнаруживается всегда на своем привычном месте.
И чем больше он заводился, тем жестче становился его взгляд, а голос – тверже и суше:
– Да я и сам это знаю! И нечего на меня так смотреть! Знаю, ТЫ, знаю, чего ты мне хочешь сказать! Да, был излишне строг, не разрешал многое! Но я имел право! Понимаешь, имел! Я сам работал с утра до ночи, как вол, и от них требовал того же! Может, не так, как надо было бы, но, уж, извините, я таков! И принимайте меня таким, какой я есть! И хватит коситься на меня!
Он резко поднялся со стула и, чуть прихрамывая, направился к выходу. Толкнул ногой входную дверь и, указывая на заваленную уже снегом улицу, стал гнать пса:
– Вон отсюда! Я кому сказал: вон! Судья мне тут нашелся!