Коренная луганчанка. Филолог. Учитель украинского языка и литературы в школе №18 родного города. В данный момент нахожусь в декретном отпуске. Воспитываю двух дочерей. Писать начала в прошлом году, под впечатлением трагических событий в новейшей истории нашей страны. Верю в торжество справедливости, силу любви и разума. Наивысшей ценностью в Мире считаю мир.
Рассказ "Мост через войну"
Отрывок
Передо мной «Мост жизни» или «Мост через войну» – у него теперь много пафосных названий. 1200 метров изрешечённой снарядами бетонки. Взорванная, в изнеможении припавшая к берегу Донца переправа. Линия разграничения – это всё, что связывает сегодня некогда украинский Луганск с некогда единой Украиной.
Иду медленно. Меня обгоняют недавние соседи по очереди «за границу». Это понятно: простояв недвижно 4 часа у КПП, хочется и ноги размять, и согреться (на улице – -8), и успеть завершить задуманное: оформить документы, обналичить деньги, скупиться, проведать родственников, да мало ли ещё что – на том конце пути продолжает жить мир, из которого нас силой вырвали, словно укоренившиеся ростки из земли. На часах четверть первого. Надо бы и мне поторопиться, однако набрать нужный темп не даёт изувеченная осколками мины нога.
Это случилось в августе 2014 года. Луганск преданный и поруганный всеми корчится в предсмертных судорогах без света, без воды, без связи с внешним миром – без права на жизнь. С мая по июль город покинула большая часть жителей. Спасая себя, детей, бизнес бежали, кто куда: к родственникам, друзьям, в Россию, на Украину… Мне с семьёй, как и нескольким десяткам тысяч луганчан, бежать было некуда. Оставалось лишь гореть в уготованном для нас соотечественниками аду. Мы привыкли к непрерывным раскатам канонады. Научились по звуку определять вид летящего снаряда: шуршание «ш-ш-ш» – это град – на всё про всё секунд 10 (уйма времени!): метнулись, обнаружили укрытие, распростёрлись и лежим; долгий и протяжный свист – мина – у нас 2 секунды: нашли углубление и нырнули щучкой; гаубица – времени на раздумья нет – рухнули, где стоим; звук подлетающего истребителя – это смерч: шансов мало – молимся. Мы расконсервировали забытые со времён Холодной войны бомбоубежища, но места для всех всё равно не хватало. Детей днём прятали в пропахших мочой подвалах. А по ночам укладывали спать на полу в коридоре подальше от окон. Сами же, не сомкнув глаз, караулили их сон, в сотый раз перебирая содержимое «тревожного чемоданчика»: тёплые вещи, аптечку, документы и стратегический запас воды. Она была ценою в жизнь, во всех смыслах этого выражения. С рассветом город наполняли тысячи «зомби» с пустыми бутылями. В сорокаградусную жару они искали живительную влагу везде. Таскали вёдрами из речки за несколько километров от дома, черпали пригоршнями с грязного асфальта у сорванного крана гидранта, собирали тазиками под дождём, выстаивали многочасовые очереди у водовозов.
Бесконечные вереницы жаждущих и страждущих становились лёгкой мишенью для минометных обстрелов.
В то утро нас собралось около ста пятидесяти человек. Обычные разговоры: куда прилетело за ночь, какие разрушения, сколько жертв – сухая военная статистика. Как вдруг – свист снаряда! Очень близко! Я плашмя падаю на землю, закрываю голову руками, оцениваю месторасположение. В 3-4 метрах от меня – высокий бордюр. Ползу к нему. И в этот момент взрыв. Меня накрывает облако пыли, и мелкий щебень – градом. Слышу душераздирающий крик. Через мгновение ещё взрыв. Откатываюсь под бордюр. До боли сжимаю веки. Напрягаюсь так, что, кажется, уменьшаюсь в размерах. И лишь одна мысль: «Только не калекой, Господи! Лучше насмерть!» Снова взрыв! И снова истошный крик. Уши заложило. В голове – будто черти бьют в колокол. Боюсь пошевельнуться. Минута – тихо... Две… Пять минут… Открываю глаза. Возле лица – чья-то рука. Только рука! Красивая, молодая, ухоженные ногти, скромное обручальное кольцо и …клочки рваного мяса у предплечья. Приподнимаюсь на локтях. Сажусь. Вокруг начинается суета, беготня, крики. Спустя несколько минут – вой сирены: скорая. А я всё сижу, не в силах отвести взгляд от этой руки. Она кажется мне живой! Вот пальцы нетерпеливо выбивают дробь… Вот она движется по направлению ко мне…
Как сквозь сон слышу голоса:
– Здесь ещё одна. Судя по всему – ранение ноги. Большая кровопотеря. У неё шок! Скорее! Носилки!
…Я очнулась в больнице. Операция длилась несколько часов. Кость собирали по крупицам. Из ноги извлекли 13 осколков.
«13 – счастливое число», – подумала я и, едва оправившись после операции, «сбежала» домой. Не от того, что больница была переполнена, а раненных приходилось укладывать «штабелями» в коридорах. И даже не потому, что моего возвращения домой с нетерпением дожидались две дочери: за них я не волновалась (насколько это выражение применимо к военному времени) – они были под надёжным крылом мамы. Я просто ни физически, ни морально не могла видеть муки моей соседки по палате, девятнадцатилетней красавицы, которую война лишила обеих рук. Её поседевший в одночасье муж, приведя к жене-калеке годовалого сына, украдкой смахивал слёзы, наблюдая, как жмётся мальчуган к матери, а та не может его даже обнять! А по ночам она выла, словно раненная волчица. И было в том вое столько боли и безысходности, что терзало душу и выворачивало наизнанку. Полосовала остриём ножа по сердцу несправедливость. Каждый, кто слышал эти звуки, невольно поднимал глаза к небу и с укором вопрошал: «Господи! За что?»
Полтора года прошло с тех пор… Как им живётся? А, может, выживается? Нашли ли они в себе силы смириться? Или только жажда отмщения да ненависть питает их дух? Господь говорит: «Бойтесь слёз обиженного вами, ибо он будет взывать о возмездии. И я услышу!» А ведь таких воззваний на Донбассе сотни тысяч! Только в классе моей старшей дочери двое её друзей остались сиротами. Диана Сидоренко потеряла маму, а Лёва Реус – обоих родителей. Вот так, в одно мгновение среди бела дня на оживлённом перекрёстке! В ХХІ веке в центре Европы пали жертвами миномётного обстрела! Почему? Ради чего? И как нам всем с этим дальше жить? Как забыть? Господи, прости нас грешных!..
…Я жутко замёрзла. Не чувствую пальцев ног и рук, зато ощущаю дрожь каждой, даже самой маленькой, клеточки. Осталось всего несколько метров. Главное – не смотреть по сторонам. И всё же не сдерживаюсь… Сердце пропускает один удар. Комок подкатывается к горлу. Благодатный край, хлебосольная Станица-кормилица! Что сделали с тобой! Скульптура на въезде (в народе «Баба с пирогом») изуродована снарядами, изъедена пулями – осквернена и изувечена. Без ног (припала, сердечная, к земле и рада бы сбежать – да некуда), без лица (вместо него гримаса смерти) – она, словно олицетворение самих жителей Луганщины. Под мостом теплицы, флигели, дома, коттеджи. Точнее то, что от них осталось: ни одной целой крыши, окна, подворья – всё либо разбито, либо разграблено – пепелище. Прах человеческих судеб, стремлений, надежд… Из живых – скрючившиеся в судорогах деревья да вороньё. Уныние и заброшенность.
Впереди ещё одна очередь: проверка ручной клади. Становлюсь в конец. Зубы выбивают дробь. В первых рядах назревает конфликт. У одной из семидесятилетних террористок обнаружили запрещённый для ввоза товар: стратегический запас алкоголя – пол-литровую бутыль самогона. Старушку тут же изолировали: вывели из очереди. Провели показательный воспитательный акт – выплеснули горючее на землю.
– Да я к мужу на могилку! Помянуть! Родственникам везла! – ахает бабка.
Вокруг раздаётся едкое приглушённое шушуканье.
– Преступницу обезвредили, херои!
Подходит мой черед. Ставлю сумку на металлический столик, расстёгиваю молнию. Чужие руки перебирают содержимое: телефон, зарядка, кошелёк. Из дальнего кармашка достают гигиеническую прокладку, поднимают, смотрят на просвет.
– Наркотики ищете? – нервно шучу я. В ответ – недоброжелательный ледяной взгляд.
– С какой целью едете на Украину?
Странный вопрос гражданке Украины, как по мне. Но я сдерживаюсь. Отвечаю по существу.
– Родителей проведать.
– Чем в Луганске занимаетесь?
– Сейчас в отпуске декретном. А вообще – в школе, учителем.
– Какого предмета?
Я смотрю ему прицельно в глаза.
– Украинский язык и литература.
– А почему по-русски разговариваете? – он хмурит брови, демонстрируя свою важность.
– Из уважения к Вам. Вы же ко мне на русском обращаетесь!
Он презрительно хмыкнул.
– Проходите!
Я складываю в сумку нехитрые пожитки. Остался последний кордон: проверка документов и оформление талончика на пропуск. Снова очередь. Правда, движется быстро. Передо мной – преклонного возраста женщина. Дрожащими то ли от холода, то ли от волнения руками просовывает паспорт в окошко контроля. Пара минут уходит на идентификацию данных. Ответ:
– У вас ошибка в оформлении пропуска. При заполнении бланка неправильно указана серия паспорта.
– А? Что? – у женщины от предчувствия чего-то нехорошего начинает трястись подбородок.
– Пропуск, говорю, оформлен не правильно! Заберите паспорт!
– И что теперь?
– Домой, бабуль! В ЛЭНЭРЭ! Оформите документы как надо – и добро пожаловать!
– Да как же! Я ж больше четырёх часов выстояла! Люди добрые! Что ж это делается! Мне ж сегодня нужно! Сестра у меня при смерти! Кроме меня никого нет! Я ж ей обещалася!
Вершитель судеб за стеклом равнодушно пожимает плечами.
– Следующий!
И снова со всех сторон рвётся наружу едва сдерживаемое негодование:
– Совсем озверели!
– Да когда уже закончатся эти издевательства!
– Фашисты!
Я молчу. Лучше не ввязываться – зря только расплескаю силы.
Для меня всё проходит без происшествий. Через пару минут заветный талончик уже в руках. Ещё сто метров по узкой, огороженной колючей проволокой, дорожке (характерный тюремный атрибут), и вот она – материковая Украина.
(32 голосов, средний бал: 4,28 из 5)
Загрузка...